По ночам они не раскачивали колыбель в плавном усыпляющем ритме, потакая капризу, а просто - проворно меняли пеленки, укрывали одеялом, твердо приговаривая что то, сонно напевая. Мягкие русские слова часто мешались с гортанными английскими….
Девочка - младенец еще не понимала их смысла полностью, но угадывала тон, настроение матери, и щедро окутанная тем теплом, которое исходило от нее, еще ничего не осознавая толком, ощущала себя странно и неразрывно связанной с матерью какими - то золотистыми нитями Души, быть может, так похожими на пряди родных волос! Она пыталась ухватить их рукой, эти каштановые завитки, в которых вольно запуталось солнце; дотянуться пухлой ручонкой до подбородка с твердыми очертаниями, до мягких губ. Губы нежно обдавали теплом ее пальчики, и все улыбались лукаво.
А до волос шаловливой крохе - озорнице в пеленках так и не удавалось добраться : мать осторожно поднимала гордую голову чуть – чуть выше, и девочке оставалось только разочарованно вдыхать аромат, тотчас наплывавший на нее густым облаком.
Что это был за аромат? Белая роза? Жасмин? Сирень? Малышка не знала – что именно, но всю свою жизнь потом могла отыскать Мать в любом уголке дворца, парка, яхты, чего угодно, всего лишь по запаху ее духов и платья.. Впрочем, как и любую из своих трех сестер.
Анастасия точно знала, что Татьяна любит «Корсиканский Жасмин»,», старшая, Ольга – «Розу», средняя, Машенька – «Лилию».
А отец.. Отец. От него всегда пахло лавандовой водой и этими крепкими сигарами, за которые вечно ему доставалось от Анмама (* русская калька от французского «grandmaman – бабушка». Такое обращение было принято в семье Романовых еще со времен Николая Первого. – С. М. и от Мама! Вместе с Машей она любила сидеть на коленях у отца, осторожно теребя ладошками пышные усы, из которых иногда выпадывала крошечная пылинка табаку, и слушать сказку о Машеньке, что путешествовала за спиною медведя в большом темном коробе!
Сестренка то и дело закрывала личико ладошками, ей было страшно: большой медведь Машеньку съест, непременно съест!
У нее, Настеньки, тоже перехватывало дыхание от страха, только никак не хотелось ей показывать его, и упрямо съезжая с колена отца, девчушка проворно бежала к материнским, знакомым теплым рукам, с обидою лепеча: «Почему про Машеньку сказка есть, а про меня - нет? Это страшная сказка, МамА, расскажи другую!
И Мама, тотчас отложив прочь очередную книгу, письмо, вязанье, шитье, рамку с букетами, с веселой улыбкой, пряча руки в широкой пене бледно - сиреневых или кремовых кружев платья, начинала рассказывать сказку про маленькую девочку, которая так любила свою maman, что однажды побежала искать ее, едва закончив купание, и даже позабыв одеться, как следует. И пока она бежала по комнатам, солнечный луч тоже летел, будто вприпрыжку, следом за нею, и оставлял на ее носике и щечках рыженькие крапинки - веснушки, которые ее строгая няня позабыла вывести лимонным шипучим соком!
- А няню - то, наверное, звали мисс Игер? Так это опять про Машеньку! - живо встревали в разговор Ольга с Татьяной и тут же начинали безудержно смеяться – Нет, МамА, наша Настенька, это та девочка, которая дразнит зеркала..
- И так смешно высовывает язык, когда палит пушка в Адмиралтействе! – подхватывала смех МамА, и ямочки на ее щеках начинали светиться солнцем, как и глаза. Крошечным детским сердцем, полным этим самым растопленным солнцем цесаревна Анастасия уже знала, что за такие вот мгновения отдала бы что угодно, ведь МамА смеялась так редко.. А с тех пор как появился маленький братец, ее глаза все чаще наполнялись слезами.. Почему? Ведь Алексей такой веселый, красивый малыш, и ей так нравится играть с ним, петь ему песенки, качать колыбельку, когда не видит МамА…
История ее детства была почти до краев наполнена добрым смехом и шутками, играми... Анастасия кидалась в них, как в омут, с головой Жизнь била в ней, как родник, чистый ключ, через край. Красивая подвижная девочка с пленительными ямочками на щеках, непокорными вьющимися кудрями, отчаянно любила музыку, смех, солнечные лучи, прогулки на велосипеде, розыгрыши и детские балы, которые часто по воскресеньям устраивала для нее и сестер бабушка -- Императрица Мария Феодоровна и тетушка - крестная , Великая княгиня Ольга Александровна в своем Аничковом дворце. Любила летнее семейное плавание на яхте в финские шхеры, сбор грибов и ягод в Беловежье и Спале.
На морском берегу возле Ливадийского дворца, вместе с братишкой Алексеем она торопилась строить смешные крепости и замки из песка, запускать воздушного змея. Она была старше брата на целых три года, считала своею важнейшей обязанностью присматривать за ним, но часто из этого «присмотра» выходило лишь взаимное озорство! Ей так хотелось видеть его веселым, смеющимся, забывшим о страданиях, слезах, строгом «нельзя»!
В свои детские, почти еще младенческие лета, Анастасия уже твердо знала, что Алексей - неизлечимо болен, и печаль имеет над ним, да и над всеми ими, больше власти, чем улыбки и смех…
Да, счастье недолговечно, как бабочка, эту истину она постигла слишком быстро для ребенка, но ей так нравилось удерживать его, летучее счастье, с помощью игр, смеха, безобидных дразнилок и розыгрышей!
Озорница - Цесаревна без устали играла в прятки и фанты, лапту и серсо в больших, паркетно - зеркальных залах Александровского дворца или гулких арках Камероновой галереи, смешно разукрашивала душистым кармином и соком клубники щеки и носы не только себе, но и брату и веселым фрейлинам – молоденьким девушкам из штата старших сестер – Ольги и Татьяны. Еще она вплетала им в волосы цветы, часто совершенно вопреки этикету Двора. Фрейлины не протестовали. Им нравилась «сладкие» румяна и нежные ландыши и розовый шиповник в высоких прическах, и они всячески выгораживали шалунью - Цесаревну перед строгой Государыней – матерью. Впрочем, улыбки девочки, ее смех, так оживляли стены дворца и сердца в нем живущих, что долго сердиться на непоседу Великую княжну и ее маленького брата - Цесаревича никто не мог. А потом Анастасия ввела новую моду – носить в волосах цветы или ленты. Это казалось всем прелестным, изящным. Шалунья была счастлива. Еще бы, играючи перещеголять саму мадам Бриссак!* ( *Придворная портниха во времена Николая Второго. Законодательница светской моды в столице. – С. М.)
Когда же Алексей становился болен, то лучшей маленькой сиделки для него, чем младшая цесаревна было просто не найти! Настенька терпеливо просиживала у его постели часами, рассказывала ему сказки и детские истории, читала любимые книги, помогала раскрашивать рисунки и решать головоломки. Из разноцветных квадратиков они вдвоем складывали целые панно, растянув их по кровати или кушетке, а Алексей распускал ее волосы, развязывая ленты и гладил, гладил склоненную перед ним пушистую головку. .. Казалось, так уходила боль….
Брату - цесаревичу приходилось очень много лежать, и часто девочка терпеливо описывала ему те изменения, которые происходили на улице – в парке, на прудах, на реке, за то время, пока он болел: Пруд уже покрылся льдинками или - кувшинками, лебеди – улетели или – вывели лебедят; вода в Неве – замерзла, или, напротив, по синей ее глади уже поплыли первые корабли и баржи…. Однажды, вернувшись с прогулки Анастасия, смеясь и плача одновременно, рассказала заболевшему брату, что останется без сладкого к чаю – так решила МамА и, поделом, – она ведь, и правда, бесконечно виновата: слишком разыгралась снежками с Татьяной и попала ей холодным комом прямо в лицо! Сестра от силы удара не удержалась на ногах , упала в сугроб и долго не могла встать, перепугав Анастасию до слез. Хорошо, что рядом с ними был мсье Жильяр. Он помог Татьяне, но так горячо упрекал и стыдил Анастасию, что в его безупречном французском сразу стал заметен забавный швейцарский акцент.
Тут, девочка, несмотря на слезы столь живо передразнила разгневанного наставника, что Алеша расхохотался, позабыв о боли в ноге: «Анастасия, тебе нужно представлять в театре, будет очень смешно, поверь!» В ответ та вдруг совершенно серьезно сказала, что русская Цесаревна никак не может стать актрисой, у нее есть другие обязанности!
Алексей кивнул задумчиво, затих и осторожно обнял сестру, прошептав, что «ему так не хотелось бы расставаться с нею, когда она станет чьей – нибудь королевой!» Из глаз девочки тотчас полились непрошенные слезы, которые она напрасно пыталась заглушить, но отчего ей сделалось так грустно, - она никому бы не могла объяснить - даже все понимающей МамА и любимым старшим сестрам, тотчас прибежавшим в комнату с расспросами и утешениями..
Лето сменяли весны и зимы.. Озорница постепенно взрослела, но все еще – дразнила зеркала.
Доверить свои сердечные тайны она им не могла. .. Их попросту – не было? Им еще – не пришла пора?
Царскосельская озорница прилежно учила историю, географию, языки.. Последние, с ее даром имитировать и подражать, давались ей удивительно легко, просто – играючи, но упорно не желала учить немецкий и не говорила на нем, едва читая детские несложные книги… МамА и не особенно настаивала, благо, и Шиллера и Гете баловница – любимица Анастасия могла читать в русском переводе или французских переложениях, полных ошибок и, одновременно, какого то неуловимого изящества. Она плакала над «Коварством и любовью», восхищалась «Братьями -- разбойниками», но больше ей все же нравились Мало* и Мольер** (* Г. Мало – автор знаменитого вXIX -XX веках юношеского психологического романа «Без семьи»; Ж – Б. Мольер** – великий французский драматург, автор бессмертных комедий: «Тартюф» «Мещанин во дворянстве», «Мнимый больной» - С.М.) , Ч. Диккенс и Ш. Бронте. Она любила играть с сестрами и матерью в четыре руки пьесы Шопена и Грига, Рахманинова и Чайковского – особенно для ПапА, обожавшего музыку, но после августа 1914 года* (*Начала первой Мировой войны – С. М.) млодии все меньше и меньше звучали в стенах любимого дома – дворца с мейпсеновской белой мебелью и роялем под сиреневым чехлом : ни сестрам, ни матери было некогда они с утра до вечера пропадали в лазаретах, на операциях и перевязках..
Отец был на фронте, вместе со всем своим штабом. Вдвоем с МамА она часто писала ему вечерами письма о своих успехах в игре на балалайке и в шахматы – соперничала в этом с Татьяной! - и о том, что так мечтает вместе сестрами искупаться в его кафельной ванне – бассейне, такой огромной, по сравнению с их скромной ванной в детской комнате!
Она ведь давно научилась хорошо плавать и твердо держится на воде, но МамА почему – то посчитала, что ей нужно спросить разрешения у ПапА, вот она и отвлекает его такими пустяками!
…Быть может, чтобы не писать о том, что она так часто видела теперь в операционной – отрезанные руки и ноги, полные тазы крови..
МамА, нередко, увидев ее огромные глаза на бескровном лице, и то, как она хватала ртом воздух – голова кружилась от запаха хлороформа, - позволяла ей уйти вниз, к раненным солдатам и офицерам.
Там она читала им, писала письма к родным под их диктовку, кормила с ложечки тех, кто не мог есть. Кто - то узнавал в лицо прелестную, стройную девочку в сером сестринском платье и белом фартуке с красным крестом на груди, старался поймать для поцелуя ее руку, что - то сказать, но многие, в бреду и забытьи - не узнавали – просто улыбались сквозь боль, гладили по рукаву, голове, крестили. Ей казалось, что в ее присутствии они меньше стонали – просто стеснялись, боялись напугать? – она не знала. Изо всех сил старалась рассмешить, помочь, развлечь, утешить.. Ей это было легко – с малых лет умела поправлять подушки, подтыкать одеяло, правильно измерять температуру - пригодились навыки домашней сиделки при любимом брате..
Однажды упросила Машеньку принести в лазарет смешную комнатную собачку размером с рукавицу, с красным бантом на шее – та умела забавно танцевать на задних лапках, под губную гармошку, «умирать и оживать» по команде и носить в зубах крошечный кружевной платочек.
Маленькое это представление очень развеселило больных, но они боялись, как бы суровая докторша – хирург, княжна Гедройц, считавшая себя главной над всеми и вся в Царскосельском лазарете, не устроила ненароком сцену юным озорным сестрам милосердия и самой Государыне за нарушения режима и порядка! Потому, едва заслышав шаги княжны в коридоре, отважные Цесаревны прервали концерт и тотчас поспешили засунуть и собачку и губную гармошку обратно в муфту, которая лежала рядом с кроватями, на стульях.
Крохотная умница с красным бантиком не выдала себя даже писком, а раненые, боявшиеся придирчивой «сиятельной докторицы» Гедройц, как огня, пришли в восторг, оттого, что их «секрета с концертом» никто не узнал, хотя они его так и не досмотрели до конца! Собачка Машеньки уехала вместе со всеми ними в ссылку, Тобольск и Екатеринбург и до самого страшного мига, сестра все прижимала ее к себе, там в темном Ипатьевском подвале, пряча в старенькой муфте ….
Последнее, что смогла увидеть Анастасия, закрывая руками лицо от надвигающегося штыка, это то, как из рук убитой только что сестры выпадывает мертвая собачка с шелковистой шерстью шоколадного цвета….
Там, в холодной Сибири, Анастасия отметила свой последний, восемнадцатый день рождения. Она, разумеется, не знала, что он последний, просто как - то - чувствовала.
Еще на Рождество, играя в домашнем спектакле маленькую мужскую комическую роль и слыша смех матери, Анастасия надеялась на благополучный исход их изгнания, несмотря на то, что дом был мрачен, стены комнаты – ледяны, окна густо замазаны к весне известью. Но надежда жила недолго… И умерла внезапно. В один миг. Той же весною. Как – то, в мае, она высунулась в раскрытое на полчаса окно - посмотреть на улицу - гуляли мало и редко! - и часовой, лишь по счастливой случайности, ни пристрелил ее, пуля попала в раму, обдав холодом висок!
Мать, сидевшая рядом, в кресле, на миг потеряла сознание… Вбежали на шум Евгений Сергеевич Боткин, Татьяна, Ольга, Мария, Отец. Анастасия стояла неподвижно, вцепившись рукой в раму окна, где застряла пуля. Старалась улыбнуться. На следующее утро, Ольга, причесывая сестру, незаметно выдернула из ее буйных вьющихся кудрей – непокорны были после тифозной стрижки! – первую, крохотную паутинку седины.
Она лишь пожала плечами, повязала голову косынкой, и бегом спустилась на кухню: повар ждал ее там, чтобы научить стряпать блинчики из ржаной муки.. Вскоре из кухни донесся серебряный колокольчик ее голоса и заливистый смех. А ночью растерянная девушка сдавленно рыдала в подушку, внезапно поняв, что это - их последний Дом, последнее пристанище на земле. Благо, все вокруг спали, не могли ее слышать!
Да, Анастасия стремительно взрослела. И все меньше дразнила шуткой тусклые зеркала в мрачном доме. Ей теперь просто неудержимо хотелось завесить их кисеей.
На столике Анастасии лежала зачитанная до дыр книга Гюго «Отверженные», да Ростановский
«Орленок»,* (*Пьеса Э. Ростана о герцоге Рейхштадтском, сыне Наполеона Бонапарта, любимая цесаревнами, особенно, старшей, Ольгой. – С. М.) часто перелистываемый, перечитываемый вместе с Ольгою. Присаживаясь за скромный столик с засушенными цветками жасмина из Царскосельского парка в чудом после обысков и беззастенчивого грабежа всех прежде милых домашних вещей, уцелевшей севрской хрупкой вазочке, они с сестрами по очереди писали простые «новости из жизни арестантов» в далекий Ай – Тодор, в мечтательно - недосягаемый Крым, родным – тетушкам, племянникам и бабушке. Строки из этих повествований чудом уцелели. Вот они :
21 февраля 1918 года.
«Спасибо большое, Тетя Ксения, душка, за открытку. Письмо ПапА передали, теперь пересылаем тебе ответ. Сегодня чудная погода, но теперь в саду стало еще скучнее, срыли гору не совсем, но для катанья она больше не годится. Навозили много дров и ПапА пилит, мы ему помогаем. За этот год научились колоть и пилить. А что Вы делаете? Как поживаешь? Выходит ли Бабушка на воздух?... Собираемся петь, но регент еще не был, т.ч, не знаем, успеем ли петь в субботу. * (*Речь идет о духовных песнопениях на еженедельной домашней церковной службе в семье Романовых - С. М.) Почти каждое воскресенье играем маленькие пьесы. Теперь уже весь запас вышел, придется повторять….Не знаем, когда ты получишь это письмо, говорят, что почта не ходит..» (Отрывки из писем цесаревен цитируются по книге Ю . Кудриной «Императрица Мария Феодоровна». Часть третья. Глава шестая. Стр. 191 - 194. Изд. «Олма – пресс» М. 2002 г.. Пунктуация и орфография авторов сохранены.)
14 апреля 1918 года :
« Обрадовались Твоему письму. Спасибо большое. Столько времени не было от вас известий, а слухов в газетах так много – вот и все*…. (* Значит, ходили и читались слухи и о гибели, смерти?! – С. М.) У нас пока все более – менее благополучно. Погода весенняя, снег хорошо тает, и воды всюду много. Солнце отлично греет и мы уже начали загорать.. Сегодня было семь градусов в тени и сильный ветер. Да, мы все ужасно вас жалеем и массу хорошего мысленно говорим…..Была у нас утром в 11ч. 30 м. обедница, а вчера – всенощная. Вот и все интересные новости. Знаешь, наших людей больше не будут выпускать, чтобы было как в Ц. С*. (* Великие княжны намекают на полный домашний арест семьи и свиты после февраля 1917 года в Царском Селе.- С. М. ) Не понимаем, зачем, когда нас с прошлого года совершенно так и держат, и для чего других так притеснять, совершенно непонятно?! Как забавно одеты, т. е. вооружены красногвардейцы – прямо увешаны оружием, всюду что – нибудь висит или торчит.. Вам наверное тоже делают какие – нибудь вещи для вашей пользы, да?. Надеюсь, Вам удастся поговеть на Страстной.. Тебя и т. Ольгу целуем и обнимаем. Храни Вас Бог.»
Это было последнее письмо цесаревны Ольги из Екатеринбурга Цесаревна Анастасия, маленькая шалунья Настенька, сделала к нему подарок - рисунок карандашом, качели в саду и береза. Рисунок Анастасии был конфискован при обыске в великокняжеском имении Харакс, осенью 1919. года Самой же художницы к тому времени уже год как не было в живых, но ее родные тогда еще не знали об этом..
О, мой милый читатель, нее была очень простая жизнь! Очень.. Ни интриг, ни флиртов, ни тайн, ни секретов! Красавица - девочка, она даже не успела никого полюбить, никому не вскружила голову, маленькая Царскосельская озорница! Во всяком случае, воспоминаний о ее девичьих романах не сохранилось. Свои дневники она сожгла сама, перед одним из обысков, как и немногочисленные письма от родных. Анастасия в то время была еще почти ребенком и вряд ли в них, этих тетрадках, украшенных самодельной вышивкой и немудреной закладкой – ляссе, с цитатами из любимых книг и рассуждениями о прожитом дне, можно было найти что то серьезное, глубокомысленное, философское.. Но даже и набросок, прелестный этюд бытия этой юной, девичьей Души – не сохранился, увы, исчез, рассыпался в смертоносном вихре страшной летней жары того последнего 1918 года…
Она всеми нитями Души чувствовала, что он - последний, но не делала никаких попыток, чтобы удержать в руках улетающую от нее бабочку - Жизнь. Со стертыми, помятыми крылышками. Она, Жизнь, вырывалась прочь, но Анастасия не тянула руки ей вслед.. Жажда бытия была в ней сильна, и, словно каким то шестым чувством, улыбчивая узница знала, что сумеет передать ее другим, живущим уже после ее Смерти.. Словно отражение в зеркалах, которое она так и не успела завесить кисеей.. Потому то так свободно Младшая из последних Русских Цесаревен опустилась на колени вместе со всею Семьей, когда священник, по ошибке (или – предугадывая?! Скорее, последнее, ведь никто его не поправил! – С. М.) на последней июльской субботней службе в арестантском доме Романовых произнес вместо обычной здравицы - «Со святыми упокой!
Присоединиться