Морозов

ВОСПИТАНИЕ ГЕНЕРАЛА И ОФИЦЕРА КАК ОСНОВА ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ

Наследие Екатерининского века

...В то время, когда на Западе солдат гоняли в бой как стадо баранов, когда ныне выражение «Они не знали» стало эпитетом минувшей войны, Суворов еще тогда требовал и добивался, чтобы «всякий воин понимал свой маневр».
В то время, когда на Западе все обучение войск сводилось к параду и исполнению тех замысловатых построений, которыми Фридрих на закате своих дней морочил Европу, у нас еще устав 1763 г. постановил: «Учить войска только тому, что им придется делать на войне».
После минувшей войны мы открыли Америку в виде применения войск к местности и приписали необходимость  этого  исключительно новым условиям боя, а между тем у нас же правила для обучения егерей 1789 г. гласили:
«Приучать к проворному беганью, подпалзывать скрытыми местами, скрываться в ямах и впадинах, прятаться за камни и кусты возвышенные, укрывшись стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье»...
«Наставление гг. пехотным офицерам в день сражения» (1812 года), проникнутое Суворовским духом, прямо требует от начальников применять к местности свои части, причем только воспрещает отводить их для этого назад.
До самого последнего времени у нас не сознавали значения огня в бою и осмеливались даже ссылаться при этом на авторитет Суворова, цепляясь за одну его фразу и не понимая его духа; а на самом деле, как бы в насмешку над своими мнимыми последователями Великий Полководец как раз требовал от своих войск, и весьма настойчиво, хорошей и меткой стрельбы, причем добивался, чтобы на каждого солдата в бою было не менее 100 патронов,— количество по тогдашнему времени колоссальное.
Дальше же всего шагнули екатерининские генералы в деле воспитания войск и истинной дисциплины.
В то самое время, когда на Западе личность подчиненного унижалась всеми способами, а солдат третировался, как существо низшее, когда вся дисциплина была построена на палке капрала, которой, по выражению Фридриха, солдат дол-жен был бояться больше, чем пули неприятеля,  у  нас  еще Потемкин,
будучи президентом Военной коллегии, требовал самого внимательного отношения начальников к подчиненным и, в частности, относительно нижних чинов, напоминал, что «солдат есть название честное, коим и первые чины именуются».
Еще дальше пошел Румянцев, совершенно уничтоживший в своей армии побои.
«Однако же,— пишет по этому поводу удивленный современник,— при всем том дисциплина и чиноначалие в должном уважении оставались».
В это же время Суворов допускал и возражения низшего высшему, с тем только, чтобы оно делалось «пристойно, наедине, а не в многолюдстве,   иначе   будет буйством»...

Вожди нашей армии в наполеоновскую эпоху

Преклонимся и перед тем колоссальным обаянием, которое умел внушить своим офицерам генерал той эпохи и по-средством которого он прежде всего управлял своими подчиненными.
Поразительно то безграничное благоговение к своим обожаемым вождям, которым так и веет со многих страниц воспоминаний современников; так и видишь перед собой совершенно особенных людей,— видишь богатырей, для которых не могло быть ничего невозможного, потому что они умели владеть сердцем и душою своих подчиненных, могли быть уверены в их бесконечной преданности.
Невольно, перечитывая страницы подобных воспоминаний, проникаешься и сам подобным же благоговением к тем светлым личностям, которые умели быть начальниками не в силу статей дисциплинарного устава, не в силу своих густых эполет, а прежде всего благодаря тому уважению, которое внушал подчиненным их светлый облик.
Конечно, это уважение прежде всего являлось следствием личных достоинств вождя того времени, следствием его высоких рыцарских качеств, но оно в высшей степени усиливалось, доходя до настоящего благоговения, благодаря той удивительной простоте, приветливости и доступности, которыми отличался начальник (той) эпохи по отношению к своим подчиненным.
Эта поразительная манера сохранять свое достоинство и в то же время быть равным среди подчиненных чрезвычайно характерна в лучших генералах того времени.
«Никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том своих подчиненных»,— пишет Ермолов о кн. Багратионе.
Не менее выразительно пишет и  о  самом  Ермолове Лажечников:
«В офицерском кругу был он душою весь нараспашку, здесь не было чинов и офицеры, забывая их, никогда не забывали, что находятся перед Ермоловым, к которому привыкли питать глубокое уважение, благоговейную любовь и преданность».
Конечно, тот, кто, стоя во главе войск, обладал высокими умственными и нравственными достоинствами, кто был до мозга костей настоящим солдатом, кто в офицере видел родного своего брата — такого же солдата, тот и не мог держать себя иначе.
Убегать от своих войск, скрываться от них за ширмой этикета и церемониала — есть удел одной бездарности, мнящей этим скрыть свое ничтожество; все же истинно военные люди всегда отличались своей простотой и доступностью; ими они    всецело    завоевывали сердца
подчиненных и таким образом воспитывали в них надежных себе сотрудников.
За то им и не приходилось жаловаться на недостатки офицерского состава, на плохую якобы подготовку и воспитание своих офицеров.
Ведь подобные жалобы прежде всего обнаруживают ничтожество самого начальника. Кто владеет сердцами своих подчиненных, кто имеет на них высокое нравственное влияние, кто является начальником не только в силу своего чина, тот сам всегда одним своим примером уже может воспитать подчиненных в каком угодно направлении, указать им настоящий путь военного человека, не прибегая к взысканиям, которые одни, сами по себе, еще никогда никого не воспитывали.
Кто же далек и чужд внутреннего мира своих подчиненных, кто хочет управлять ими с высоты величия, посредством одних грозных приказов, разносов и взысканий, тому, конечно, нечего пенять на недостатки своих офицеров; он жнет то, что посеял. Для истинного, не показного воспитания войск недостаточно «требовать» от них того или другого, надо прежде всего уметь и им «дать» кое-что своей личностью и трудом.
И в этом отношении, в отношении умения воспитывать свои войска, многому можно поучиться у лучших начальников нашей славной эпохи.
Глубоко ошибется тот, кто подумает, что они достигали популярности и любви слабостью по службе и потаканием своим подчиненным. Наоборот, следует отметить, что в случаях серьезных служебных проступков они были много строже даже начальников следующей суровой эпохи. Так, тот же снисходительный и обожаемый кн. Багратион не задумался разжаловать в рядовые заснувшего ночью караульного начальника бобруйской гауптвахты.
Но, наряду с неумолимой строгостью к серьезным проступкам, тогдашнему начальнику и в голову не пришло бы изводить своих подчиненных какими-либо мелочами и требованиями собственного измышления.
Мало того, накладывая взыскание, они подчеркивали, что взыскивают не сами по себе, не по личности, а по службе.
И насколько вообще щепетильны были в этом отношении тогдашние начальники, как предпочитали они лучше совсем не наложить взыскания, когда проступок касался их личности, чем подать повод думать, что они взыскивают по личности, можно видеть из следующего факта, касающегося кн. Багратиона.
«Кроме других предосудительных привычек,— пишет Д. Давыдов,— нижние чины дозволяли себе разряжать ружья (не только после дела, но и во время самой битвы). Проезжая через селение Анкендорф, князь едва не сделался жертвою подобного обычая. Егерь, не видя нас, выстрелил из-за угла дома, находившегося не более 2 сажен от князя; выстрел был прямо направлен в него. Князь давно уже отдал на этот счет строгое приказание и всегда сильно взыскивал с ослушников. Но здесь направление выстрела спасло егеря; ибо князь, полагая, что наказание в этом случае имело бы вид личности, проскакал мимо; но никогда не забуду я орлиного взгляда, брошенного им на виновного».
Самой же симпатичной, самой высокой чертой тогдашнего рыцаря-генерала являлось бережное его отношение к самолюбию подчиненных. Ни на словах, ни в приказах не позволяли они себе и тени того глумления, того издевательства над офицерами, какое с такой любовью и прибавлением самых плоских острот стало широко практиковаться в позднейшее время.
Тогдашние   начальники слишком серьезно смотрели на свое призвание, слишком высоко ставили свое звание, чтобы унижать его издевательством над беззащитными подчиненными.
К тому же, как истинные военные люди, в самолюбии офицеров они видели не предмет насмешек и глумления, а могущественный рычаг воспитания своих подчиненных...
О том же неукротимом и горячем Ермолове хорошо выразился дежурный генерал 2-й армии Марин: «Я люблю видеть сего Ахилла в гневе, из уст которого никогда не вырывается ничего оскорбительного для провинившегося подчиненного».
Взгляды эпохи на отношения к нижним чинам и понятие о истинной дисциплине хорошо вылились в известном «Наставлении гг. пехотным офицерам в день сражения». Здесь можно видеть, как резко различали тогдашние генералы разницу между гуманностью и слабостью, между заботливостью и заигрыванием с солдатом, между истинной дисциплиной, чуждой, однако, мелочных придирок, и распущенностью. Так, «Наставление» гласит: «В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в мирное время строги и взыскательны, а на войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны.
Ничего нет хуже таковых офицеров: они могут иногда казаться хорошими во время мира, но как негодных для настоящей службы их терпеть в полках не должно.
Воля всемилостивейшего государя нашего есть, чтобы с солдата взыскивали только за настоящую службу; прежние излишние учения, как-то многочисленные темпы ружьем и проч., уже давно отменены и офицер при всей возможной за настоящие преступления строгости может легко заслужить почтеннейшее для военного человека название — друг солдата. «Чем больше офицер в спокойное время был справедлив и ласков, тем больше на войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличаться».
Неудивительно, что при подобных взглядах и обращении начальников с подчиненными многие части армии того времени могли представлять действительно прочную цепь, в которой от генерала и до солдата все жило и думало одной мыслью, одной идеей.(...)

Тактика и обучение войск

...Достойно при этом внимания, что, перенимая многое у противников, ни один начальник нигде не признался в этом, нигде открыто не порекомендовал своим подчиненным учиться у врага, как это, к сожалению, зачастую практиковалось в минувшую войну. Наоборот, высоко ставя дух войск, желая всячески в них поднять сознание своего превосходства над врагом, тогдашние начальники всюду стремятся убедить своих подчиненных в том, что они лучше своего противника.
Любопытно, что само «Наставление гг. пехотным офицерам» прежде всего начинается уверением армии в том, что она вполне «привычна к войне» и что «большая часть офицеров знают совершенно долг свой», и только для новых мало-опытных лиц «считается неизлишним преподать следующие простые и легкие правила». В дальнейшем изложении наставления всюду так и бросается в глаза желание убедить армию, что она лучшая в мире, что для нее нет ничего невозможного. В каждой строчке так и сквозит предыдущая   наша   славная эпоха.
Отметим, что перед сражением офицеры должны «говорить с солдатами о том, что будет от них требоваться»... «Запрещается наистрожайше, чтобы никто из офи церов или солдат никогда не осмелился    сказать   что-нибудь такое, что могло бы страшить или удивить их товарищей; надобно стараться видеть неприятеля как он есть, хотя он и силен, хотя бы он был проворен и смел; но русские всегда были и будут гораздо храбрее».
Как все это далеко от того презрения к врагу, которое мы питали в начале минувшей войны, и от того преклонения перед ним, к которому мы так резко перешли потом.(...)

Заключение

...Русская армия 1806—07 гг., хотя в конце концов и побежденная, произвела такое глубокое впечатление на своих победителей, что в дальнейшую эпоху, желая ободрить свои войска перед столкновениями с русскими, Наполеон писал в своих воззваниях: «Русские уже не те, у них нет более солдат эйлауских и фридландских». Вот какое впечатление производили на врага даже наши рекруты, когда ими умели управлять и внушать им истый солдатский дух.
Наконец, самую рельефную и выразительную характеристику русской армии дал в 1813 г. Бернадотт, сказавший русским офицерам: «Для вас, русских, нет ничего невозможного; если бы ваш император был честолюбив, вас, русских, пришлось бы убивать каждого особенно, как убивают белых медведей на севере».
Потом, обернувшись к своим шведам, он повторил: «Подражайте русским, для них нет ничего невозможного».
И подобные отзывы заслужила армия, имевшая состав нижних чинов, далеко уступавший тем бородачам запасным, недостатками которых пытаются объяснить неуспех минувшей войны.
И вот, сопоставляя в заключение все положительные и отрицательные стороны тогдашней армии, нельзя не признать, что успешным исходом Великой борьбы она была исключительно обязана своему генеральскому и офицерскому составу, именно его высокому, чисто военному, воспитанию, вырабатывавшему те высокие понятия о долге, чести и призвании военного человека, которыми так силен был тогдашний генерал и офицер.
И не могла не победить та армия, где генерал и офицер составляли одну великую семью, жившую горячим желанием победы, горячей мечтой о величии и пользе Родины, где благо и честь армии стояли выше всяких личных счетов, где каждый отдельный член армии готов был душу свою положить за другого.
И как это ни странно, великая заслуга тогдашнего командного состава, его высокие нравственные качества — настоящая причина моральной упругости всей армии — остались в тени до настоящего времени. Всю славу взял себе солдат этой эпохи,— тот солдат, которого, несмотря на все недостатки, умели делать настоящим богатырем его великие и доблестные начальники, труды которых и достоинства не оценены и по сие время.
И вот прошли годы, минуло уже и столетие со времени наших первых встреч с Наполеоном! Полные блаженного неведения, мы долго пребывали в сладкой спячке, глубоко убежденные, что обладаем таким солдатом, который сам, без помощи начальников может выигрывать сражения...
Не разбудил нас и гром Севастополя; полные уверенности во всемогуществе того же солдата, мы озаботились только переменой системы его обучения  и воспитания.
Даже и после минувшей войны существует известный процент лиц, уверенных, что довольно выучить солдата грамоте, применению к местности и стрельбе, довольно воспитать его рассказами о подвиге Рябова, развить чтениями и показы-ванием туманных картин, чтобы добиться победы.
Существует и другая категория лиц,  понимающих,  что  для достижения победы мало одних качеств солдата, нужны и соответствующие начальники. Но опять-таки большинство этих лиц думает создать начальника путем одного образования, чтением различных трактатов о военном деле, писанием диспозиций по немецкому образцу, пересаживанием заграничных порядков, т. е. тем теоретическим способом, который забраковал еще Суворов, приравняв чтение современных ему трактатов к чтению домашних лечебников и модных романов и выра-зившись, очевидно, про военных теоретиков, что они военное дело знают, да оно их не знает.
Нельзя, конечно, отрицать необходимости и громадной важности образования в военном человеке, но нельзя и сказать, что, во-первых, читать и изучать вообще надо умело, с толком и главным образом историю войн, а не теорию и из-мышления любого немца, а во-вторых, все-таки не на одних этих основах зиждется сила и мощь начальника.
Тяжелое военное дело требует от своих представителей прежде всего великих качеств самоотвержения и самоотречения, а эти качества не получаются из книг, а вырабатываются лишь путем долгого воспитания под руководством и на примере достойных и обожаемых вождей...
Горе той армии, где карьеризм и эгоизм безнаказанно царят среди вождей, где большинство генералов думает лишь о своем благополучии, служит из-за наград и отличий, ведет лишь свою линию, справляясь по книжке старшинства и кан-дидатскому списку.
Пусть пишутся там хорошие и громкие приказы, издаются отличные уставы, выпускаются чудные циркуляры!
Все будет там отлично и гладко лишь до первого грома.
Грянет он, и армия окажется только с хорошими канцеляристами, проповедниками, учеными, агрономами, каптенармусами, может быть, даже стрелками, тактиками, стратегами, но без настоящих военных людей, готовых беззаветно жертвовать собою друг за друга для блага Родины.
И подобная армия напомнит собою известный воз из басни, везомый лебедем, раком и щукой.
Итак, настоящая, истинная сила армии заключается прежде всего не в степени образования, не в талантах отдельных лиц, а в воспитании такой общей самоотверженной рядовой массы командного состава, которая бы не гонялась за блестящими эффектами, не искала красивых лавров, а смело и твердо шла в бой, гордая своим высоким призванием и крепкая своим понятием о долге и истинном благородстве. Вожди, вышедшие из такой массы, зачастую и не блещут своими особыми талантами, в одиночку не могут тягаться не только с гениями, но и со многими талантами фейерверочного типа, зато общая масса таких вождей в совокупности грозна и непобедима даже для гения.
И счастье той армии, которая силу свою основывает не на отборе особых талантов, которая не ищет в мирное время «выдающихся» начальников,  не  верит  в призрачные таланты мирного времени, а заботится только о безжалостном удалении негодных элементов, основывает свою силу на одинаково хорошем подборе и воспитании всего своего командного состава, без заблаговременного подразделения на «та-лантов» и простых смертных.
История показывает нам, как часто пресловутые таланты и гении мирного времени оказываются полными бездарностями на войне, история показывает нам, что вообще появление талантов и гениев есть только случайность, на которую нельзя рассчитывать, история, наконец, утешает нас, что и без гениев и первоклассных талантов велика и могуча, даже против гения, армия в руках многих, просто способных, начальников, воспитанных в рядах самих войск, когда полки армии являются воспитателями офицеров, а не департаментами,— местами службы, когда начальник создается, как создавались лучшие вожди эпохи, строевой службой, а не сваливается из канцелярий, контор и т. п. учреждений, якобы весьма полезных для выработки военных людей...

Н. Морозов. «Воспитание генерала и офицера как основа побед и поражений». Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плац-парада. Вильна, 1909