Дмитревский

ВОСПИТАНИЕ ВОИНА МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО В СТЫДЕ НАКАЗАНИЯ, А НЕ В СТРАХЕ НАКАЗАНИЯ

...Когда я смотрю на современное воспитание детей (у умственно развитых родителей) без страха розги при обучении грамоте; когда я вообще всматриваюсь в жизнь, всматриваюсь в результаты воспитания в страхе или, наоборот, в результаты воспитания в чувстве долга и в возбуждении интереса и приохочивания; когда я даже в учебниках законо-ведения для подпрапорщиков читаю, что «в настоящее время в карательной деятельности государства особенно сильно выдвигается цель исправления...», причем необходимо оговориться, что можно признавать целесообразность или даже необходимость кары (наказания) в воспитательном отношении, но не признавать целесообразности или тем более необходимости страха кары (наказания): я убеждаюсь, что мы учим, чтобы тот, кто провинился — пусть отбудет бесстрашно наказание, и, убедившись в подчеркнутом наказанием (часто условном — замечание и т. п.) промахе, проступке, постарается не повторять того, же самого. Верх всех уголовных наказаний — тоже по учебникам для подпра-порщиков,— с одной стороны, устрашение преступников (но не воспитываемых в армии), но, с другой, там же оговаривается, что «опыт показывает, что при частом применении смертной казни преступления не уменьшаются, а, напротив, учащаются...», что «благодаря наказаниям, хотя на время (при смертной казни совсем) из общества удаляются вредные личности» (в этом или в исправлении преступников и заключается главный смысл и цель наказаний, а вовсе не в «устрашении»)... Когда я слышу кругом: «надо служить не за страх, а за совесть (чувство долга)»—и в особенности когда я вспоминаю исторический афоризм Екатерины Великой, что «природа дала человеку стыд вместо бича», и принимаю при этом во внимание, что современная наша армия составляется не из преступников и что, напротив, последние выбрасываются моментально из армии, то мне этот вопрос — «ужасный для всего уклада военной службы» — о необходимости воспитания армии в страхе наказаний вместо воспитания в стыде наказаний (относится к совести, к чувству долга) представляется допотопным плезиозавром на Невском проспекте.
«Мрачное недоразумение» не в том, что страх есть опаснейшая болезнь духа и воспитание в страхе есть душегубство всей армии и Отечества, а в том, что в XX веке забывают или не хотят принять простых и ясных истин, высказанных более двухсот лет тому назад нашей Великой Императрицей Екатериной II, которая всеми своими делами подтверждала, что не страхом наказаний, а чем-то другим держатся и укрепляются основы армии и даже государства.
«Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми»,— сказала она...
Не надо быть психологом, чтобы понять, что сторонники воспитания в страхе, сторонники увеличения строгости наказания (увеличения дисциплинарных прав), оказывающиеся в конце концов сторонниками розги, смешивают воспитание в стра-хе наказания с воспитанием в стыде наказания.
История жизни как отдельных людей, так и целых народов всего мира показывает, что, как сказала Екатерина Великая, человеку природа дала стыд вместо бича, а потому и управлять человеком и воспитывать его надо с помощью стыда; бичь же надо оставить для животных (у которых, как известно, чувство стыда совершенно не имеется) или для людей на самой низшей ступени развития, явно обнаруживающих   отсутствие  чувства стыда.
Стоит только оглянуться на окружающую жизнь, вспомнить свои кадетские и училищные годы, вспомнить рассказы Помяловского о бурсе и т. п. рассказы, чтобы уяснить себе ту простую аксиому воспитания, что если наказаний не стыдятся, то их и не боятся.
В бурсе уродливое направление воспитания привело к тому, что стыдили не за то, что бурсаки доводили себя до наказания розгами, а именно за то, если кто боялся наказания, т. е. за «страх» наказания, За «страх» сечения розгами... И мы знаем, что там страх наказания розгами не действовал, не был нужен...
Кто не слышал про прежнюю поговорку: «Кто не сидел под арестом, тот не офицер». И пока не восторжествует сознание постыдности лишения офицера свободы, подобно лишению свободы вредящих обществу, т. е. пока не сознается ошибка воспитания корпуса офицеров в страхе наказания, а не стыде его,— арест, как наказание, будет не только не действительным, но и подрывающим понятия о нравственности и в особенности о долге; он не будет считаться постыдным.
Очевидно «виды», «замечания», «выговоры» установлены законодателем не для «страха наказания», не для устрашения испытанных рыцарей без страха (и упрека), офицеров, а только для «усовещения» (чтобы пристыдить хоть в легкой степени).
Очевидно также, что если бы «страх наказания» удерживал «злую волю» от казнокрадства и тому подобных прелестей, то или бы он удержал всех от казнокрадства и т. п., или никого, в зависимости именно от достаточной или недостаточной силы этого страха наказания. И как вывод из этого должен был бы получиться абсурд, что чем кто трусливее, чем кто больше боится наказаний, тем он надежнее на стезе гражданской и воинской добродетели и доблести, и наоборот, чем кто неустрашимее, тем он ненадежнее и подозрительнее на счет присутствия в нем «злой воли». А отсюда и следующий вывод — что государству для внутреннего спокойствия от «проявления злой воли» следует воспитывать и у воинов не храбрость и неустрашимость, а страх перед наказанием, заключающимся, однако, в таких лишениях или в таком причинении боли (сечение розгами), которых воину стыдно бояться.
Ясно, что казнокрадство прекратится тогда, когда все проникнутся сознанием постыдности для чести и достоинства воина и гражданина подобного деяния. Этого сознания раньше не было; напротив, говорили открыто, с убеждением: «Вовсе не грех нагреть казну; ведь казна у нас всегда норовит что-нибудь урвать»...
И никакие ревизии и никакие наказания не искоренят казнокрадства, пока соответствующее воспитание в понятиях о крайней постыдности подобного деяния не исключит возможности каких-либо компромиссов как с собственною совестью, так и с мнением общества.
Ведь вглядитесь в жизнь: вы увидите, что совсем не важно — какое наказание понесет судимый; важно только признание его виновным или невиновным, т. е. важен приговор общественной совести. В этом сила и влияние и огромное значение условного осуждения...
Практика военной службы не только показывает, но все время подчеркивает, что все воинские чины удерживаются от проступков и преступлений не «страхом наказания», а мучительным сознанием, что совершение того или другого проступка или преступления унижает его в глазах общества, начальства, т. е.— стыдом. Вот почему проступки и преступления уменьшаются и люди исправляются не там, где преобладает безрассудная строгость и внушенное тупое убеждение, что наказания за проступки и преступления на военной службе установлены именно для страха, «для поддер-жания этой службы», «для дисциплины» или же, наоборот, как будто для закалки, а там, где основательно внушается, что несовершение того, что должно, что требуется от воина во имя пользы и интереса Отечества, есть стыд и позор для сына Отечества, и что наказание только подчеркивает несоответствие таких-то проступков и преступлений с званием защитника Отечества.
Пока приговаривалось: «Пьян да умен — два угодья в нем» и что «Руси веселье есть пити» — никакие страхи наказания не в состоянии были удержать от желания «выпить на копейку, а показать на рубль». Но вот когда, например, в Маньчжурии в пьяницу плюют все прохожие китайцы, около него собирается толпа и начинает поносить его, внушая стыд и отвращение у детей к подобному состоянию опьянения, то, конечно, только тот будет напиваться, кто уже потерял стыд, совесть, т. е. то, что отличает его от животных.(...)
В противоположность страху стыд представляет собою сложное душевное состояние, свойственное только людям, и обозначает собою начало   высшей    жизни. «Чувство стыда поднялось до высоты чувства совести»; определяется стыд, как «мучительное сознание, что наши физические или нравственные недостатки видны другим»... Чувство стыда начинается с понятием о наготе, а затем «постепенно поднимается на высоту целомудрия, чистоты, чувства чести, благородства души и сознания нравственного достоинства».
Именно это и приличествует воину, а потому в воспитании воина надо развивать чувство долга (совесть), чести, достоинства и неизбежный с ними стыд, а никак не страх и не самолюбие, честолюбие и т. п., характеризующие низшую ступень нравственного и интеллектуального развития.
Вообще надо воспитывать не в страхе наказания, а в стыде наказания. Наказанием — подчеркивать постыдность того или другого деяния, подчеркивать несовместимость его с воинским званием, но только не устрашать, так как устрашенный пустяшной неприятностью воин, очевидно, уже не воин: он, естественно, будет тем больше устрашаться, чем больше будет опасность.
Воина без страха и упрека можно воспитывать только по системе: «го и то надо, т. е. должно, исполнить или того-то и того-то надо, т. е. должно, достигнуть, а если не будет исполнено или достигнуто, то будет тебе неприятно, совестно, стыдно, будет упрек совести».
Бессмертное слово Святослава: «мертвые бо сраму не имут» — характеризует воспитание его воинов в презрении к страху смерти и в развитии  чувства  «стыда» («срама»)...

«Военный сборник», № 10. Спб., 1913