Бутовский

...По нашему глубокому убеждению, причина, неблагоприятно влияющая на казарменную жизнь, заключается преимущественно в бессодержательности казарменного вечера, а потому наполнение этого вечера чем-нибудь не только полезным, но и занимательным для солдат должно отразиться на них в высшей степени благоприятно.
В самом деле, куда девать солдату свой длинный и скучный вечер? Строевые занятия кончаются в четыре часа, в некоторых полках практикуется от шести до семи часов вечера грамотность. Во всяком случае, между занятиями и ужином, который обыкновенно бывает в восьмом часу, или же между строевыми занятиями и грамотностью солдат вполне успевает отдохнуть и привести в порядок свою одежду. Что же ему остается делать между 7-ю и 10-ю часами? Стоит побывать в эти часы в роте, чтобы увидеть следующую картину: в больших комнатах, сообщающихся арками, тускло горят ночники; кончилась перекличка, и люди расходятся по своим койкам; спать еще рано; чаепитие было в пять часов, в семь часов ужин, после ужина пьют чай только   особенные   любители. (...)
Обыкновенно в роте имеется несколько шутников, которые каждый вечер повторяют одни и те же шутки и остроты сомнительного содержания, возбуждающие какой-то формальный, невеселый смех. Если фельдфебель любитель пения, то по его настоянию образовывается в роте хор, и это есть максимум, до которого могут идти незапретные развлечения казарменного вечера.
К сожалению, мы должны сказать, что, как ни скучен приведенный сейчас вечер, его можно поставить в образец внутреннего порядка в роте. В самом деле, чего требовать от солдат, которые не уходили без спроса со двора, все были на перекличке и трезвыми легли спать, запасаясь силами к завтрашнему учению; но мы полагаем, что самый опытный и предусмотрительный начальник не может ручаться, что у него в роте будет постоянно такой порядок: праздность и скука казарменного вечера очевидно ищут исхода; этот исход иногда проявляется даже в более или менее серьезных проступках; и вот перед нами открывается картина другого казарменного вечера: люди, уволенные со двора, не все явились вовремя; некоторые из людей отлучились из роты самовольно; в роту была скрытно пронесена водка; вы проходите через роту и слышите какую-то суету: очевидно, что-то прячут; это «что-то» иногда оказывается женщиной...; ее окружает масса скучающих солдат. Охотников до таких развлечений среди одолевающей скуки много, и к числу их часто принадлежат честные и исправные в других отношениях солдаты, ибо этот сорт развлечения дает патент на молодцеватость. А между тем отсюда недалеко до воровства и промотания казенного имущества, чтобы выручить деньги на запретные развлечения; здесь сторожит солдата сифилис, иногда в самых злостных формах, увеличивающий процент неспособных к службе людей; здесь легко солдату впасть в дисциплинарные проступки в пьяном виде, в которых часто попадаются весьма хорошие и честные люди, и т. д.
Итак, кроме мер, практикующихся для поддержания внутреннего порядка, наполнение казарменного вечера чем-нибудь полезным и занимательным должно считаться одним из главнейших способов для поднятия казарменной нравственности.
Опыт неоднократно доказывал, что увеличивать обязательные занятия можно только до известного предела; время таких занятий колебалось между 4'/г и 51 /2 часами, причем всякое набавление шло в ущерб интенсивности, а потому переходило во вред. Отсюда следует, что назначать обязательные вечерние занятия было бы крайней ошибкой, но разрешить их в виде легких, необязательных упражнений для желающих было бы весьма полезным. Упражнения эти, кроме извлекаемой из них пользы, должны быть непременно занимательны для привлечения большего числа участвующих.
Остается, следовательно, решить, какого рода занятия могут быть отнесены к предлагаемому типу.
Полезным в смысле военном может быть только занятие содержания военного; в общем смысле, помимо своего содержания, оно уже потому будет иметь воспитательное значение, что займет дурно растрачиваемое время; занимательным же оно может быть только тогда, когда будет представлять живое, легкое изложение в форме популярного чтения или беседования. К такому типу могут быть отнесены: чтение и устные рассказы из военного быта, преимущественно художественные или написанные с нравственной целью; популярное изложение сражений, подвигов частей и лиц, сцен из жизни полководцев и проч.
Как на более желательный род занятий можно указать на тактические занятия с желающими унтер-офицерами в присутствии желающих же рядовых.
Полезны также и невоенные чтения, к которым могут быть отнесены: духовно-нравственные популярные беседы... сведения по военной гигиене и проч.
Для облегчения такого рода занятий можно было бы производить их побатальонно в помещении одной из рот и поручить ведение военных занятий обер-офицерам батальона по очереди...
Обстановка занятий, как нам кажется, по возможности должна быть не слишком официальной, свободной от принужденности и натянутости: люди должны вставать при появлении руководителя или другого начальствующего лица и затем садиться рядом с ним вокруг нескольких вместе составленных столов; руководитель должен поощрять любопытство в людях, охотно отвечать на предлагаемые вопросы и осторожно останавливать тех из людей, которые неумело обратятся к нему или позволят себе чем-нибудь нарушить порядок, как это нередко случается при новом непривычном деле...
Остается еще сказать о некоторой частной пользе, которую принесут предполагаемые вечерние занятия в войсках. Каждый солдат, как член замкнутой среды, в высшей степени любопытен; это чувство ищет удовлетворения и получает его вне казарм в виде каких-нибудь пустых сплетен, сбивающих его с толку. Развитие такого чувства в людях, чему способствует вечерняя праздность, нам кажется вредным относительно благонадежности воззрений, потому что начальник не может следить за каждым уволенным со двора человеком, где и как удовлетворяет он это чувство. Введя вечерние занятия в войсках, вы дадите любопытству праздного человека систематическое удовлетворение, и оно уступит место любознательности. (...)
Теперь перейдем к тем мерам, которые способствуют поддержанию внутреннего порядка в войсках. Вообще известно, что мера для предотвращения зла наиболее полезна тогда, которая не палиативна, т. е. если, не залечивая верхушек зла, она влияет непосредственно на его корень. Так, начальник, формально относящийся к требованиям дисциплинарного устава, т. е. не оставляющий проступков своих подчиненных без взысканий, но худо знающий их как людей, не искореняет зла. Такой начальник будет карать только одни отпрыски зла, выражающиеся в отдельных проступках, нисколько не по-дозревая, что корень, например, гнездится в дурном выборе им же назначенных унтер-офицеров.
Вообще взыскания, налагаемые без должного внимания, не только представляют палиативную меру, но и бывают в большинстве случаев несправедливыми. Положим, например, что Иванов прекрасный солдат, а Петров очень дурной; оба они попадаются в равных проступках и оба сажаются в карцер. Прежде чем сажать Иванова в карцер, следовало бы подумать о том, что проступок сделан им по нечаянности, что он по характеру своему даже неспособен к таким про-ступкам и что, наконец, он человек самолюбивый, для которого выговор больше значит, чем карцер для Петрова. Кроме того, карцер может озлобить Иванова, вселить в нем чувство о несправедливости к нему начальства, словом — может испортить его. Таких примеров масса, и их невозможно перечислить.
Итак, хорошим начальником может быть только тот, кто хорошо знает своих подчиненных как людей, и только такому начальнику удается выслеживать и уничтожать корень развивающегося зла. Опыт показал, что одни карательные меры весьма мало влияют на уменьшение проступков против дисциплины и нравственности. В этом случае полезнее всего влиять на дух в роте, т. е. постараться выдвинуть хорошие элементы и обессилить дурные. Это может быть достигнуто, конечно, не сразу, а через известный промежуток времени, когда явится возможность переменить ротную администрацию.
Известно, что во всяком обществе, в том числе и в солдатском, всегда бывают господствующие взгляды, дающие тон всей жизни этого общества. Характер таких взглядов вполне зависит от вожаков данного общества, которыми в солдатской среде являются унтер-офицеры; а потому на приготовление в унтер-офицеры должно быть обращено главное внимание начальника...
Итак, мы уже сказали, что ротная администрация, состоящая из унтер-офицеров с фельдфебелем во главе, играет первостепенную роль в поддержании казарменной нравственности; если эти люди хороши, то дурной элемент в роте, в лице неисправимых людей, будет находиться под постоянным давлением и будет, так сказать, обессилен. Важнейшую роль, конечно, играет фельдфебель; он должен обладать не только исполнительностью, но и известной долей инициативы. Живя постоянно с людьми, легче их знать, чем видя их только во время занятий, а потому по необходимости приходится иногда собирать через фельдфебеля такие сведения, от которых  зависят важные распоряже ния по внутреннему управлению ротой...
Каптенармуса ротный командир всегда имеет возможность выбрать и приготовить, но при этом выборе иногда происходит крупная и непростительная ошибка: если встретится в роте человек, занимавшийся дома каким-нибудь торговым делом, мастерски обращающийся со счетами или даже просто бывший целовальник, то его иногда неопытный ротный командир не задумывается назначать каптенармусом, надеясь, что у такого человека все будет в порядке. Порядок будет действительно образцовый, но в большинстве случаев будет образцовым и воровство. Не лучше ли назначать на эту должность человека даже неопытного, но скромного и честного, которого всегда можно легче проверить, чем первого...

«Военный сборник», № 1. Спб., 1883

ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ КОМАНДИРА РОТЫ

...О том, как воспитывать роту, какие нужно употреблять для этого приемы, нельзя найти указаний ни в каких «инструкциях» и «наставлениях», которые, можно сказать, указывают только одну дорогу к цели, предоставляя все остальное личной инициативе обучающего. Как пройти эту дорогу с наименьшей потерей времени и сил, как преодолеть препятствия, а иногда и сделать обходы — все это зависит от личных достоинств ротного командира. Если бы все дело за-ключалось только в твердом знании уставов и в рутинном применении их на практике, то не надо было бы требовать от ротного командира ни особенного ума, ни таланта, ни высоких нравственных качеств, ни даже образования; простой смышленый фельдфебель мог бы с успехом управлять ротой. Сделать разбор обучаемому материалу, проследить достоинство известных приемов для передачи людям служебных познаний, не говоря уже о воздействии на нравственные свойства людей, может только человек, развитой и притом любящий солдата и преданный своему делу.
Итак, на достоинства ротного командира, играющие такую важную роль в деле солдатского воспитания, должно быть обращено самое серьезное внимание...
Редко приходится видеть молодого ротного командира, начинающего свое дело с тщательного изучения нравственных свойств людей или, так сказать, с основания службы, которое наиболее должно интересовать начальника; привыкнув только к строевым успехам, он и здесь пытается выказать свои способности преимущественно на строе. Он иногда вовсе упускает из вида состояние служебного духа в роте и за это нередко платится большими неудачами; случаи пьянства, самовольные отлучки, нарушения дисциплины, неисправности в караульной и в прочей службе скоро покажут ему, что труднейшая часть дела заключается вовсе не в строе: научить хороших людей строю можно в несколько месяцев, но радикально изменить дух в роте можно только в течение нескольких лет; вообще, передать людям служебные познания гораздо легче, чем исправить их нравственность: рота, в которой какой-нибудь пьяница пользуется влиянием и даже принимается за идеал солдатской лихости, где хитрость, скрытность, умение провести начальство считаются положительными качествами, где простой честный солдат считает себя обойденным начальством и приниженным товарищами, где взгляд на службу может быть выражен словами: «не попался — значит прав» и т. д., такая рота требует продолжительной ломки, и задача начальника может считаться выполненной только тогда, когда во главе людей станут его собственные питомцы, т. е. унтер-офицеры из подготовленных им самим новобранцев; а такая замена может совершиться только через два года.
Мы, конечно, не отвергаем возможности улучшить распущенную роту и в короткое время; но старого солдата, а тем более унтер-офицера перевоспитать трудно, а заменить его некем, ибо в такой роте все порядочное оказывается забитым и негодным для начальнической роли.
Вышеприведенная рота представляет конечно крайность; молодым офицерам часто приходится получать очень хорошие роты; но здесь вопрос только во времени: один ротный командир может сразу натолкнуться на деморализацию, а другой может встретиться с нею через год, когда старые унтер-офицеры будут без должного внимания заменены новыми. Последнее относится, конечно, к тому из молодых ротных командиров, который в течение целого года будет интересоваться только строевыми успехами людей и за одни эти успехи будет производить их в унтер-офицеры.
Итак, односторонность субалтерн-офицера может привести к следующим упущениям: 1) как человек, не посвященный во внутреннее управление ротой, он является в роли ротного командира не достаточно сознающим важность этого управления, и 2) будучи приведен к этому сознанию силой обстоятельств, он делает много ошибок, свойственных неопытному человеку.
Здесь кстати заметить, что нравственность роты отражается более или менее и на ее строе: распущенные унтер-офицеры не могут быть хорошими помощниками в строевом обучении. Иллюзия субалтерн-офицера заключается в том, что он, сам того не сознавая, работает на готовой почве, и если имеет хороших помощников, способствующих его успехам, то обязан этим ротному командиру. Упадок строя в роте в большинстве случаев свидетельствует и об упадке ее нравственности.
Имея в виду высказать несколько замечаний по поводу воспитательных задач командира роты, мы прежде всего коснемся материала, с которым ему приходится иметь дело, или, так сказать, предмета воспитания. Начнем с новобранцев...
Опыт показал, что род занятий человека до поступления на службу и связанное с ним обращение в известном общественном слое играют весьма важную роль в нравственном воспитании солдата; что касается национальности, то она имеет значение разве только в смысле восприимчивости, зависящей от особых свойств характера и от большего или меньшего знания русского языка. (...)
Ознакомившись с материалом, которым комплектуется рота, попытаемся указать, как должен воспользоваться им ротный командир для поднятия нравственного уровня в роте. Первым и самым существенным делом является в этом случае удачный выбор и подготовка учителей для ожидаемых новобранцев. Если вы не имели времени достаточно ознакомиться с ротой, не торопитесь выбирать этих людей: лучше пусть они будут слабее подготовленными, но зато хорошо выбранными. Этот выбор настолько важен, что для него стоит пожертвовать другими интересами роты; если у вас найдется хотя один хороший взводный унтер-офицер, непременно назначайте его старшим учителем, а лучших отделенных — младшими; через это вы, конечно, несколько потеряете в обучении взвода и отделений, которые попадут в худшие руки, но зато через полгода вдесятеро выиграете, поставив в строй хорошо обученных новобранцев. Главная же выгода предстоит в будущем, когда из этих новобранцев вы получите желаемых унтер-офицеров...
При обучении учителей главное внимание должно быть обращено не только на сообщение им обязательных познаний, по которым они должны держать испытание, но и на выработку в них умения обращаться с незнающим человеком, ибо можно отлично знать, но не уметь передавать другому свои познания. Наконец, учитель может прекрасно рассказать вам из «рекрутской школы», как он должен обращаться с новобранцем, но тут же может стать в тупик, если вы поставите перед ним ученика. Здесь нужна хотя маленькая предварительная практика, но отнюдь не на новобранцах, которым жутко от нее придется, а на старых солдатах: вы ставите перед учителем солдата или, лучше, старшего учителя и приказываете ему до тех пор не исполнять команд, пока они не будут толково объяснены. Это лучший способ для развития в учителе не только находчивости, но и терпения.
Считаем нужным заметить, что, употребляя выражения «учитель» и «дядька», мы разумеем под ними одно и то же лицо. Некоторые ротные командиры находят нужным приставлять к новобранцу два лица: учителя — в качестве преподавателя уставов, который приходит заниматься только в урочные часы, и дядьку — одного из надежных старых солдат, который следит за каждым шагом новобранца в неурочное время. Мы позволим себе усомниться в пользе такой меры: она прежде всего лишает учителя возможности изучить индивидуальные особенности новобранца; как следствие этого, является неуместная строгость в обращении с человеком, вовсе ее не заслуживающим, и слабость — с человеком, которого следует подтянуть; во-вторых, новобранцы усваивают устные служебные познания не только во время урока, но и в свободное время, разговаривая со своими дядьками; поэтому «надежный рядовой», приставляемый к новобранцу в свободные часы, не всегда оказывается полезным человеком. Еще можно заметить, что выбрать из роты семь вполне надежных по нравственности людей, которые только одни были бы при новобранцах, гораздо легче, чем выбрать 14; иногда такой выбор просто невозможен.
По прибытии новобранцев ротный командир должен поскорее видеть их для того, чтобы лично сделать им несколько наставлений, касающихся не только внутреннего порядка, но и сбережения здоровья. По возможности лично следует объяснить им их отношения к дядькам и рассеять тот страх перед строгостями службы, внушаемый им на родине, который долго держит их в возбужденном состоянии,— следует с первого же шага дать понять новобранцу, что его никто пальцем не тронет, если он будет исправно содержать себя. Относительно здоровья не мешает объяснить, как строго относится закон к членовредительству, за которое не только не увольняют на родину, но приговаривают к весьма тяжким наказаниям.
Для избежания злоупотреблений следует переписать в первый же день все состоящие на новобранцах собственные вещи... Все деньги, приносимые новобранцами с родины, ротный командир должен, как известно, отбирать от них, записывая в книжки, и, по мере надобности, выдавать на руки по мелочам. Это нужно сделать немедленно, иначе окажется, что новобранцы раздадут часть своих денег землякам или накупят малозначащих в солдатском обиходе вещей. Еще хуже или, лучше сказать, безнравственнее, если новобранцы окажутся заимодавцами своих дядек, которые, наверно, прикажут им скрывать это от ротного командира, т. е. с первого шага станут учить их лгать...
При размещении новобранцев в роте мы стоим за полное общение их со старослужащими, но только в таком случае, если в роте хороший служебный дух; в противном же и даже в сомнительных случаях их следует насколько возможно изолировать от старых товарищей. Никакой надобности нет распределять их по взводам рядом со старослужащими, если вы сомневаетесь в хорошем влиянии. В этом случае можно отделить какое-нибудь подходящее помещение, вынести оттуда койки старых людей и занять его только одними новобранцами и их дядьками. Вы этим, конечно, не устраните знакомства новобранцев со старослужащими, но хотя отчасти обеспечите первым спокойный вечер, избавите их от тех ненадежных соседей, которые на сон грядущий всегда любят пофилософствовать, развивая своих новичков-товарищей в совсем невыгодную для службы сторону.
Приступая к воспитанию вновь прибывших людей, вы должны постоянно иметь в виду не только нравственную и умственную, но и физическую его сторону, которая состоит не в одних физических упражнениях, но главным образом в заботах о здоровье человека; поэтому следует позаботиться не только о том, что поименовано в уставе внутренней службы, как, например, содержание себя в чистоте, посещение бани и проч., но и кое о чем другом, чему научит опыт.
Первые заболевания, насколько мы могли заметить, в большинстве случаев заключались в расстройстве желудка, происходящем от непривычки к новой пище и особенно к новой воде; поэтому следует позаботиться, чтобы новобранцы употребляли воду в умеренном количестве и по возможности пили бы чай. Далее, головокружение во время занятий, которое редко бывает у старых людей и очень часто у новобранцев, доктора объясняют не только нервным напряжением, происходящим от избытка старания, но и дурным питанием. Последнее наводит на мысль, что новобранцев, при ослаблении надзора за кухней, обижают порциями. Для устранения этого мы приказывали обыкновенно дядькам есть из одних чашек с новобранцами, пользуясь одинаково густыми щами, но отнюдь не разрезывать порции на мелкие кусочки, как это вообще принято, а есть каждому свою; при несоблюдении последнего новобранцы, по своей застенчивости, будут питаться одними щами, уступая кусочки говядины дядьке. Все подобные заботы о новобранце замечаются им гораздо больше, чем мы об этом думаем. Раз новобранец заметит, что начальник о нем заботится, у него является доверие к начальнику, установляющее между учеником и обучающим ту нравственную связь, без которой дело воспитания немыслимо.
Распределение новобранцев по дядькам тоже требует некоторого соображения: менее благонадежных людей мы находим нужным собирать в одну партию и назначать к ним самого требовательного учителя, преимущественно опытного, который, как говорится, не давал бы им спуска даже в мелочах. Такие люди друг друга испортить не могут, а, будучи разбиты по партиям, принесут несомненный вред своим скромным и наивным товарищам. Назначив к ним строгого дядьку и снабдив его известными наставлениями, нужно следить, чтобы он педантично держался этих наставлений, особенно в свободное от занятий время, когда новобранцы друг с другом делятся впечатлениями; особенно нужно преследовать всякие задевающие самолюбие насмешки над скромностью, над избытком старания, которыми очень ловко умеют пользоваться так называемые «бывалые» люди...
Дальнейшая парализация дурного влияния будет заключаться в вашем личном обращении с людьми, о котором скажем ниже.
При разбивке остальных людей следует наблюдать, чтобы люди одной губернии, т. е. земляки, непременно были бы вместе; это важно, во-первых, потому, что они через это меньше будут скучать; во-вторых — более способные из них будут помогать своим товарищам, а земляк гораздо скорее поймет земляка, чем чужого, хотя бы последний говорил на одинаковом с ним наречии. Чухонцев следует также собирать в одну партию, и, за неимением между дядьками их земляка, следует поручить их самому добродушному учителю, который бы занимался с ними полушутя: опыт показал, что малейшая строгость с этими людьми, пока они не обжились в казармах, приводит их в состояние идиотизма, а, наоборот, ласка вызывает радостное чувство благодарности и необыкновенную, лихорадочную охоту к занятиям. Эти в высшей степени скромные люди считают за особенную честь человеческое с ними обращение и, как бы в благодарность за это, готовы всеми силами стараться. Стоит посмотреть, с каким напряженным вниманием слушает чухонец ласковое объяснение приемов, кивая в такт объясняющему головой, и с какой гордостью смотрит он на товарищей, когда ему удастся раньше других верно исполнить прием.
Вообще перед началом занятий следует во все войти, устроить по возможности все удобства жилья для новобранца, чтобы он спал на чистом и удобном матрасе, чтобы имел одеяло, подушки, несколько перемен чистого белья; чтобы платье, которое он принес с собой, было бы поскорее отобрано и заменено казенным для избежания занесения заразы и проч. Иногда бывают случаи крайней бедности, в которых следует немедленно подавать помощь человеку, ссужая его небольшими деньгами для приобретения необходимых вещей. Только такими заботами вы можете доставить спокойствие человеку, освоите его с новой обстановкой и уже затем можете требовать от него внимания во время занятий.
Первые несколько дней занятий с новобранцами чрезвычайно важны в смысле первого и, конечно, самого сильного впечатления, которое производит на них вступление в область военного дела. Самое вредное, если это дело с первых же шагов покажется им трудным или, как они сами выражаются, «мудреным». Ничто так не пагубно в деле преподавания, как разочарование ученика в своих способностях.
Чтобы не запугать новобранцев, мы обыкновенно назначали в первый урок что-нибудь самое легкое, чтобы их можно было сейчас же похвалить. Вообще похвала поднимает дух людей, дает им уверенность в своих силах. Вместо первых словесных познаний, заключающихся в довольно сложном определении знамени, присяги и проч., мы в первый урок заставляли новобранцев отвечать: в которой они роте, батальоне и полку служат, как разделяются эти части и проч., чередуя эти познания с легкими гимнастическими упражнениями. Мы строго следили за дядьками, чтобы они не сердились за дурной ответ, и через это урок выходил веселым: если который-нибудь из новобранцев забывал название части, товарищи добродушно улыбались и подсказывали. Когда людям давали оправиться, они весело гуляли по роте и рассказывали друг другу заученное. К концу урока уже все новобранцы знали почти целый отдел из «Познаний, обязательных для каждого рядового».
...Не следует забывать, что мы всю службу обязаны хлопотать о том, чтобы наши люди имели бодрый и веселый вид; что же может послужить основанием этому виду, если новобранцы с первых уроков станут угрюмыми и апатичными к делу?
Установив известные отношения между новобранцами и их дядьками, придав занятиям такой характер, при котором строгость в требованиях не переходила бы в гнет, ротный командир постепенно знакомится с индивидуальными наклонностями каждого из обучаемых, которые уже с первых недель обнаруживаются как вообще в поведении человека, так и в большей или меньшей охоте, с которой он принимается за службу. Такое ознакомление крайне важно: оно покажет начальнику, с кем и как ему нужно обращаться. Едва ли можно назвать хорошим начальником того, который держится в обращении со всеми подчиненными одинакового тона: иных, особенно развязных людей, нужно осаживать известной официальностью в обращении; других, напротив, следует поддерживать приветливостью, ласковым словом, частой похвалой; иной подумает: «что мне дядька! меня ротный командир любит, заступится за меня»... и на этом основании позволит себе всевозможные отступления; другой скромный, или, как солдаты говорят, «не смелый», может остаться совершенно в тени, если вы не разовьете в нем смелости особенным к нему вниманием. Следует также заметить, что не все люди одинаково чувствительны к обращению с ними начальника: есть люди крайне самолюбивые, которые принимают близко к сердцу не только замечание, но даже холодное обращение с ними начальника, и есть такие, которых, как говорится, ничем не проймешь. Первые представляют чрезвычайно благодарный материал для воспитания: с ними можно сделать все, что угодно, не прибегая ни к каким строгим понудительным мерам; со вторыми с первых же шагов иногда приходится прибегать к понудительным мерам, которые впоследствии могут быть заменены нравственным влиянием; а это последнее иногда дается начальнику не сразу, а через какие-нибудь случаи в жизни солдата, которые нередко представляются в служебной практике.
Прежде чем говорить о таких случаях, нужно заметить, что разница в обращении с хорошими и дурными людьми не должна класть отпечатка на заботы о их нуждах: справедливость требует одинаково заботиться как о хороших, так и о дурных людях в отношении к их общим нуждам, как, например, пище, одежде, здоровью, жилью и проч. Только при такой справедливости начальник становится любимым и может рассчитывать, что его ласковое слово имеет цену в среде подчиненных. (...)
Заручившись расположением людей, вы можете вполне рассчитывать, что они будут стараться ради вашего доброго слова и будут считать за наказание ваше холодное обращение с ними.
Итак, узнав каждого из новобранцев, обучающий посредством разницы в обращении с ними с самого начала старается покровительствовать хорошим наклонностям в людях и вместе с тем производит давление на дурные, а в крайнем случае прибегает и к наказаниям; при этом, в интересах самого дела, он пользуется всяким случаем, где можно выказать участие
к человеку и доказать ему свою о нем заботу...
Наше личное мнение всегда склонялось к тому, чтобы отдавать предпочтение безукоризненной нравственности и наибольшему усердию, так как этими качествами лучше всего обеспечивается надежность будущего унтер-офицера. Недостаток развития можно пополнить, но недостаток искреннего усердия неисправим; без усердия немыслима хорошая исполнительность; а мы всегда готовы предпочесть в унтер-офицере исполнительность развитию, если придется выбирать одно из этих достоинств: исполнительный унтер-офицер может все сделать, педантично придерживаясь ваших указаний; развитой — может иногда без этих указаний обойтись, но за то требует постоянного контроля, который не всегда оказывается возможным.
Оставаясь верными такому взгляду, мы в большинстве случаев воспитывали унтер-офицеров из тех простодушных и почти всегда неграмотных хлебопашцев, которые отличаются наилучшей нравственностью и наибольшим усердием. Человек, который добился унтер-офицерского звания,просиживая ночи за азбукой, будет несравненно больше им дорожить, чем тот, кому оно достанется почти без труда. На должность фельдфебеля, требующую значительной инициативы, выбирается, конечно, наилучший унтер-офицер, который, кроме исполнительности, отличался бы и выдающимся развитием. (...)
Если все новобранцы, за весьма немногими исключениями, старательны, чувствительны к мельчайшим замечаниям и вообще с большой охотой относятся к службе, то этого далеко нельзя сказать о старослужащих. Избыток старания у новобранцев иногда свидетельствует только о степени их возбужденности и не всегда может быть принимаемым за по-стоянную черту характера человека: опыт показал, что иногда наилучший новобранец, войдя в колею старого солдата, становится апатичным к службе и норовит работать только там, где его могут заметить. Такое положение ясно указывает на необходимость известных воспитательных мер, направленных к развитию в старослужащем солдате охоты к своему делу.
«Много и почти исключительно занимались тем, чтобы солдат знал свое дело и мог его исполнять, но тем, чтобы он и желал его исполнить, не занимались». Это правдивое и, можно сказать, знаменательное замечание принадлежит эрцгерцогу Иоанну, автору статьи «Муштровка или воспитание?».
Мысль о том, что солдату необходимо охотно относиться к своему делу, получила важное значение сравнительно в недавнее время, когда муштровка или, так сказать, ремесленная сторона военного искусства значительно сузилась и уступила место развитию.
Мы решаемся утверждать, что солдат, поступая на службу, не приносит с собой решительно никакой охоты к тому необычному для него делу, которое его заставляют исполнять; вся она находится в полной зависимости от воспитания, которое он получает, состоя на службе.
В самом деле, взглянем на общее положение солдата, чтобы исследовать, нет ли в его жизни или в домашнем воспитании некоторых общих причин, побуждающих его не только охотно служить, но и любить развиваемое в нем искусство. К сожалению, опыт глубоко убедил нас в том, что таких причин в действительности не существует. Оставьте солдата без воздействия на его нравственные свойства, без разумного преподавания, внушающего интерес к искусству, и вы получите в результате человека, буквально ненавидящего службу, тоскующего по родине и от скуки занимающегося пьянством и развратом. Как на одну из побуждающих к службе причин, некоторые указывают на призвание человека к военному делу, но оно принадлежит единичным личностям, которые не всегда выдерживают столкновение с неблагоприятной обстановкой. Далее, всем известно, что русский простолюдин является во всех случаях образцовым носителем своей присяги; но глубоко ошибаются те, которые приписывают этой присяге охотное исполнение хорошим солдатом всех лежащих на нем обязанностей: присяга, которую еще до поступления на службу внушила солдату его семья, традиции его родины, та реальная, если так можно выразиться, присяга, которую солдат действительно носит в своем сердце и имеет в мыслях, целуя крест и евангелие, заставляет его охотно и даже с видимым увлечением умирать за родину, делает из него надежного охранителя важных постов; но она никаким образом не может заставить человека полюбить, например, стрельбу, одиночную выправку, гимнастику, а тем более разные военные формальности, которые подчас бывают надоедливы.
Еще более ошибаются те, которые полагают причину охотного отношения солдата к службе в перспективе некоторых служебных преимуществ, выпадающих на долю лучших нижних чинов; такой, сравнительно низменной, причины не существует для старослужащих уже потому, что служебная карьера рядового вполне заканчивается через два года по поступлении его на службу; но однако есть рядовые, не ожидающие никаких служебных повышений, но охотно и даже с самоотвержением исполняющие до последнего дня своей службы самые скучные и надоедливые служебные требования.
В чем же заключается истинная причина охотного отношения солдата к своему делу? Она заключается в нравственном и умственном развитии, которое солдат получает, состоя на службе. Этим развитием обусловливается существование прочной военной семьи, которую солдат любит и охотно принимает все ее обычаи. Начальник, вызвавший к жизни такую семью, становится главой и приобретает наилучшее орудие власти — нравственное влияние, при котором совесть и самолюбие подчиненных заставляют их так относиться к своим обязанностям, чтобы не заслужить упрека. Однако безупречное отношение к обязанностям службы, обусловливаемое общей нравственностью, нисколько не делает из солдата мастера своего дела; можно с большой охотой и добросовестно прослужить всю службу и в конце концов не быть твердым в своем искусстве; мало того: наилучший солдат, исполняя с удовольствием все служебные требования, все-таки будет смотреть на них, как на нечто пустое, ничего не стоящее, в сравнении с тем серьезным делом, которое он бросил на родине. Из этого следует, что нравственное развитие порождает в солдате охоту вообще ко всей службе, независимо от ее содержания; умственное развитие, получаемое солдатом в военной школе, этого сделать не может, но зато дает осмысленную охоту к некоторым занятиям, представляющим    умственный интерес.
К сожалению, весьма редко можно встретить на практике вполне разумную военную школу, построенную на прочной нравственной почве; в большинстве случаев встречаются односторонности: либо увлечение искусством игнорирует общую надежность солдата по отношению к черной работе и ко всем формальностям, либо наоборот.
Наблюдая за проявлением в солдате охоты к своему делу, мы можем указать на следующие два ее вида, наиболее встречаемые в войсках: 1) один солдат с удовольствием, а иногда даже и с самоотвержением готов исполнить всякое поручаемое ему дело, совершенно не интересуясь его содержанием; он с одинаковой охотой идет в караул, на учение, стреляет, носит для роты дрова, исполняет всевозможные формальности — и все это делает с удовольствием просто пото-му, что, во-первых, он сам человек выдержанный, а во-вторых, в роте такой дух, который не допускает иного отношения к службе. Словом, про такого человека можно сказать: примерный, надежный во всех отношениях исполнитель, но дурной стрелок, ненаходчив в цепи и вообще теряющийся во всех тех случаях, где нужно приложить свой собственный ум; 2) другой солдат охотно относится только к некоторым предметам обучения, но зато интересуется их содержанием и увлекается развитием в себе искусства; между тем он каждый раз вздыхает и жалуется товарищам на утомление, когда приходится идти в караул, на ученье, на работу; стоит небрежно на часах, любит непозволительные развлечения и относится иронически ко всем военным формальностям; словом, представляет из себя человека, про которого можно, например, сказать: негодяй, но отличный стрелок и молодец во всех случаях, где требуется находчивость.
Который же из этих видов охоты к службе следует считать более удовлетворительным? Что касается нашего мнения, то мы всегда готовы предпочесть первый второму: хороших людей легче сделать мастерами своего дела, чем безнравственных мастеров хорошими людьми; но и первый вид охоты к службе представляет большой недостаток воспитания: разумная военная школа должна заботиться одинаково как о нравственном, так и об умственном развитии солдата, приводя их в гармоническое соединение; высшая и конечная цель такой школы — разумная исполнительность, сопровождаемая умением, а при высшем развитии — и самопочином.
Теперь обратимся к быту солдата и попытаемся проследить действие на его ум и характер некоторых воспитательных мер, зависящих от личного усмотрения начальника. Рассматривая солдата как члена военной семьи, мы прямо можем сказать, что даже хороший человек будет, безусловно, дурным солдатом, если он не любит своей роты. Только человек, привязанный к своей семье, может дорожить ее добрым именем и относиться с искренней охотой ко всякой работе на пользу этой семьи, хотя бы даже такая работа, сама по себе, нисколько его не интересовала. Наоборот, всякая работа, даже отвечающая призванию, может прийтись человеку не по сердцу, если ее результатами поддерживается хорошая репутация совершенно чужих людей, хотя, впрочем, увлечение искусством допускает и исключения.
Итак, еще раз повторяем, что солдат может охотно относиться вообще к службе только для роты, если он ее любит; все факты, как бы противоречащие этому положению, имеют в основании самые непрочные и притом низменные побудительные причины: привычка угождать старшему, выражающаяся в старании только на глазах у начальника, боязнь наказания и прочее. Отсюда следует, что, воспитывая солдата, прежде всего нужно поставить его в такое положение, чтобы хорошему человеку хорошо жилось в своей роте и было бы за что любить ее; достигнув этого, вы будете иметь дело не с угнетенным человеком, жалующимся на свою судьбу, а с настоящим солдатом, представляющим прекрасный материал для развития в нем не только любви к искусству, но и лучших военных наклонностей.
В чем же заключается та хорошая обстановка, которая заставляет солдата любить свою роту? Она заключается в хорошем нравственном духе роты, о котором мы говорили в предыдущей статье, в хорошо организованной ротной администрации, приветливо принимающей вновь прибывающего солдата под свое покровительство и окружающей его заботами и справедливостью. В самом деле, представим себе человека, оторванного от семьи и брошенного в круг совершен-
но чужих для него людей. Он находится под впечатлением прощания с родными, которые провожали его со слезами, воображая, что он идет на какую-то муку,— и вдруг этот человек встречает приветливую обстановку, заботы и справедливость, напоминающие ему его собственную семью; всматриваясь далее, он замечает, что все строгости военной службы касаются только испорченных людей и что всякий солдат имеет возможность своим хорошим поведением вполне оградить себя от каких бы то ни было неприятностей; он постепенно сходится с товарищами, привязывается к своим начальникам, начинает любить свой мундир и сопряженные с ним известные формальности и с полной охотой отдается общему делу — службе. Наоборот, представим себе, что тот же человек попадает в руки дядьке, который выманивает у него деньги, объедает в казенном довольствии, хуже обращается с ним, чем с его товарищем, с которого взял большую взятку; представим его окруженным старослужащими, которые норовят выпить на его счет, смеются над его старанием и вообще над службой, учат его разным хитростям и прочее. Представим еще, что этому человеку решительно не на кого надеяться, ибо его ротный командир так далек от него, что составляет о нем мнение на основании заявлений тех самых дядек, которые с ним несправедливы. Он сразу замечает, что в роте хорошо живется не хорошим людям, а только тем, которые умеют хитрить и подделываться к старшим. Возможно ли, чтобы при такой обстановке солдат мог полюбить свою роту?
Мы, конечно, взяли крайность: редко можно встретить роту, соединяющую в себе все приведенные недостатки, но достаточно даже одного из них, чтобы возбудить антипатию к военной семье во вновь прибывающем солдате.

«Военный сборник», № 12. Спб., 1884; № 2, Спб., 1885.

МУШТРОВКА КАК ЭЛЕМЕНТ ИСКУССТВА

...Высшая и конечная цель военного воспитания — искусство побеждать неприятеля; в этом искусстве, как и во всяком другом, есть навык, достигаемый целесообразной муштровкой, и есть умственное развитие. Навык без развития дает ремесленника, который при соответствующем развитии становится художником; одно же развитие без навыка представляет один из самых верных путей к дилетантизму.
Поэтому задаваться вопросом «муштровка или воспитание?» и затем приходить к конечному тезису «не муштруйте, а воспитывайте!» — значит отымать у воспитания существенную его часть — навык, т. е. приготовлять в военном человеке не искусного исполнителя, а только человека, имеющего понятие об этом исполнении. Человек с навыком — все-таки ремесленник, который может исполнять чужие планы, а человек без всякого навыка, а только с одним развитием, не исполнит даже и своего ...
Мы сами горячо ратуем за воспитание, но мы всегда имели в виду и разумную муштровку и даже писали о том, как надо муштровать. Нам никогда и в голову не приходило упразднять хороший тип солдата посредством вытеснения муштровки; мы только хотим, чтобы этот лихой человек не действовал бы как фридриховская машина, а был бы в своей маленькой области человеком разумным, инициатором. Всякий смышленый человек должен наконец понять, что это вполне совместимо. Развитие без соответствующей муштровки дает в результате не солдата, а своего рода философа — тип весьма уродливый в военной службе. Это надо установить раз навсегда, иначе произойдет путаница в понятиях.
Муштровка имеет огромное значение не только в первоначальных шагах обучения, но и вообще в военном искусстве, причем она относится к начальнику еще больше, чем к солдату: спутавшийся солдат путает самого себя, да еще разве затолкает товарищей, а спутавшийся начальник путает сотни и тысячи. Путаница в бою происходит в тех неслучайных действиях (их не особенно много), исполнение которых должно быть намуштровано до рефлекса, иначе внимание начальника, которое должно быть всецело отданным случайностям минуты, будет постоянно отвлекаться водворением порядка в строю. Начальник, команды которого не исполняются рефлективно и который настолько не вымуштровал самого себя, чтобы не ошибаться в перестроениях и командах, будет постоянно связан в бою.
Человек высокоразвитый, но не вымуштрованный в качестве начальника, может быть в сражении только советником, составителем плана, обозревателем чужого исполнения — всем, чем хотите, только не исполнителем.
Попробуйте дать такому человеку ну хоть батальон, и вы увидите чистое безобразие: пока он будет придумывать самые умные команды для умнейшего передвижения батальона, которые у муштрованного начальника относятся к области рефлекса, всякий набежавший в голове план, даже гениальный, будет немедленно расстраиваться. Мы видели таких самомнительных умников и были свидетелями, как они путали на маневрах, сбивая не только себя, но и часть: у людей навык ворочаться под правую ногу, а они командовали под левую; навык «кругом марш!», а они командовали «кругом» и т. д. Часть людей ворочалась, а часть продолжала идти. Каково же вспотевшим и усталымлюдям толкать друг друга ранцами благодаря отсутствию муштровки в военном воспитании их отменно развитого начальника?..
И так вместо тезиса «не муштруйте, а воспитывайте!» мы приходим к другому тезису: и муштруйте, и воспитывайте, но только — сначала себя, а потом солдата...
Оказывается — сколько бы вы ни старались, вы никого и никогда храбрым не сделаете: храбрыми будут только те, которым это дано.
Мы можем точно и достоверно сказать, что храбрость не воспитывается, т. е. она воспитывается, только не в военной школе, а где-нибудь глубже — в семье, в роде, во всяком случае, там, где складывается детство человека. Тут могут быть даже этнографические причины.
Казалось бы, что, не воспитываясь, храбрость не дает и материала для школы, ибо ее в мирное время нельзя даже нащупать, а на поверку выходит, что дает: хорошая школа, вообще воспитывая людей, захватывает и храбрых из них, хотя они ей даже неизвестны. Сделав из храброго солдата члена хорошей военной семьи (роты), вы получаете в нем человека, который в походе будет нянчиться со своими слабыми духом товарищами, и это приносит огромную пользу, ибо отражается на духе всей роты. Стало быть, не воспитывая храбрости в существе, вы все-таки можете дать ей хорошее направление...

Н. Бутовский. «О способах обучения и воспитания современного солдата (Практические заметки командира роты)», т. II, изд. 2-е. Спб., 1891